“Москва – Петушки” – номинатив железнодорожного сообщения между двумя населенными пунктами, неравнозначными по своему месту в общественном сознании. Москва – столица крупнейшего на земном шаре государства, претендовавшая во время написания поэмы на первостепенную значимость в мировом историческом процессе и в силу этого обладавшая соответствующими мифологическими значениями в общественном сознании. Петушки – райцентр Владимирской области, факт географии, но не истории, широкого общественного значения не имеющий. Такая неравнозначность оказывает прямое воздействие на образы Москвы и Петушков в произведении Ерофеева. Петушки обращаются в плод индивидуального мифа героя поэмы, а за Москвой сохраняется устойчивое значение символа государственной мощи, некоего трансцендентального центра, “пупа земли”, к которому так или иначе стягивается все, оказавшееся таким образом на периферии. Московская топонимика в поэме четко соответствует реальности, а описание Петушков явно “нереалистично”: “Петушки – это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин” (С.56)1. Называются, впрочем, и реально существующие в Петушках перрон, вокзальная площадь, райсобес, но они оказываются принадлежностью Петушков лишь в сознании героя, на поверку оборачиваясь реалиями Москвы. То есть скрыться от Москвы (в более широком смысле – от государства и его писаных и неписаных законов) оказывается невозможным. “Ты от нас? От нас хотел убежать? – прошипел один и схватил меня за волосы и, сколько в нем было силы, хватил меня головой о Кремлевскую стену” (С.135).
Отметим и такую “реалию” станции Петушки, как несмолкающее птичье пение. Это явная экспликация внутренней формы слова “петушки” – “петь”. В противовес птичьему пению в Петушках выступает пение в ресторане Курского вокзала в Москве: “Это ведь Иван Козловский поет, я сразу узнал, мерзее этого голоса нет. Все голоса у всех певцов одинаково мерзкие, но мерзкие у каждого по-своему. Я потому их легко на слух различаю… Ну, конечно, Иван Козловский…” (С.39-40). Пение Ивана Козловского явно ассоциируется с “козлиной песнью” – буквальный перевод греческого слова “трагедия”. Таким образом, в Петушках пение “райское”, в Москве – “козлиное”, трагическое, что находит впоследствии основания в событиях поэмы.
Употребленная автором в заглавии синтаксическая конструкция с тире актуализирует значение железнодорожного пути, маршрута. Любопытно, что прямого сообщения другими видами транспорта между Москвой и Петушками не существует, а кроме того, Петушки – последняя станция до которой доходят электропоезда на Горьковском направлении Московской железной дороги. Таким образом возникает представление о поезде, курсирующем от “центра мира” к “краю света”, что усиливается неоднократным повторением фразы: “Во всей земле, от самой Москвы и до самых Петушков” (С.59). “Москва – Петушки”, следовательно, модель мира. Мира, терпящего крушение (“Я знал, что поезд “Москва – Петушки” летит под откос” (С.128)). Мира, убивающего людей (“Когда-то давно в Лобне, у вокзала, зарезало поездом человека, и непостижимо зарезало…” (С.135-136)). Мчащийся поезд – явная аллюзия на гоголевскую модель мира, “птицу-тройку” (реминисценции из Гоголя вообще имеют решающее значение для художественной структуры “Москвы – Петушков”).
Последняя глава поэмы носит название “Москва – Петушки. Неизвестный подъезд”. Подъезд возникает в начале поэмы, чтобы в конце замкнуть в себя весь мир. Возникающая таким образом тождественность (“поезд”=“мир” и “подъезд”=“мир”) поддерживается также сходством графической, фонетической и особенно морфологической структур слов “поезд” и “подъезд”, что оживляет внутреннюю форму этих слов со значениями соответственно “поехать” и “подъехать”, лишний раз актуализируя мотив “езды”, входящий в комплекс гоголевских мотивов “мертвых душ”2.
