Исследователи и почитатели творчества В. Ерофеева убеждены в том, что уходящий ХХ век весь еще в “страстях по Венедикту”. Оспаривать это утверждение невозможно и бессмысленно, равно как и говорить о том, что при всех усилиях современных литературоведов “феномен Венедикта” может быть в ближайшее время исчерпан. Интересен и показателен в этом смысле предложенный Е. Поповым в предисловии к одному из изданий поэмы “Москва–Петушки” “перечень тем” возможных кандидатских и докторских диссертаций1, который в равной степени может быть прочитан и в шутку, и всерьез. При явно выраженной ироничности некоторых формулировок, их намеренной пестроте и разноречивости, нельзя не заметить подчеркнутой разноуровневости, разномасштабности представленных тем, что вполне соответствует универсалистскому духу поэмы и отражает ее стилистический полифонизм.
Несмотря на многообразие заявленных аспектов (религиозный, онтологический, психологический, социологический, политический, экономический, экологический и проч.), “список Попова”, однако, при внимательном прочтении обнаруживает свою явную недостаточность: социологизм в нем явно превалирует над “культурологизмом”. Отмеченная “ущербность” эскизно очерченного тематического спектра (рассматривать ли его серьезно или иронически) чревата искажением взгляда на предмет исследования, ведущим к подмене анализа универсального художественного мира поэмы рассмотрением спровоцировавшей ее создание советской действительности, к редукции ее вечностной проблематики до уровня “советского антисоветского памфлета” (с типичными для этого жанра героями – запойным алкоголиком и вокзальной проституткой2) и т.п.
Выбор ключа к прочтению того или иного произведения всегда связан с решением проблемы художественной методологии и “эстетической стратегии”, избранной ее автором. Наряду с другими направлениями исследования поэмы “Москва–Петушки” перспективным и соответствующим ее универсалистскому духу, вечностной проблематике и полифоническому стилю представляется анализ ее в свете традиций романтизма.
Этот подход оказывается тем более законным, что жизнетворчество Венедикта Ерофеева, как свидетельствуют автохарактеристики (например, “Мой антиязык от антижизни…”), материалы биографии и воспоминания знавших его людей, осуществлялось по законам типологически романтического жизнетворчества. Постоянная бездомность, “вечное студенчество”, отказ от “официального” образования, бесконечные скитания по России, позиция неучастия в “социалистическом строительстве”, подчеркнутый разрыв со стандартами “советского образа жизни” – все это свидетельства неизбывного стремления художника к духовному освобождению и внутренней независимости единственно возможным для него путем – путем демонстративного “выпадения” из “системы” и категорического ей противостояния.
Примечательно, что именно в соответствии с традиционно романтической аксиологической шкалой эти факты жизнетворчества Венедикта Ерофеева оцениваются и осмысляются исследователями. “Для писателя это не столько болезнь, знак распада личности, сколько универсальный способ противостоять насилию бездуховности, приспособленчества, лицемерия, в которое все более погружалась общественная и частная жизнь эпохи “застоя””3, – подчеркивает В.М. Акимов, противопоставляя вульгарно-социологической трактовке “отступления от норм” романтическую идею метафизического “возвышения над нормами” как единственного способа освобождения от ложных ценностей и защиты ценностей истинных. “Он ДОЛЖЕН БЫЛ скитаться по стране, десятилетиями жить без прописки, пьянствовать, философствовать, создавая то неведомое вещество, тот сплав из реалий внешней жизни Страны Советов и данностей мировой культуры, которой “сирота” обладал изначально, пополняя свой неприкосновенный запас в течение всего отмеренного ему времени”, – замечает Е. Попов4, апеллируя к романтической идее предначертанности судьбы художника-изгоя, особой, пророческой его миссии как хранителя абсолютных ценностей и мифотворца. Трактуемые таким образом факты биографии писателя не могут не вызывать ассоциаций с жизнетворческими принципами и эстетическими установками великих художников-романтиков – Байрона, Гюго, Пушкина, Шевченко и др.
